Когда Гутенберг печатал свою Библию, он старался бережно относиться к требованию подлинности у своих читателей, сделав печатную книгу лишь версией более ранних рукописных копий. В книге The Gutenberg Revolution Джон Мэн описывает титанический труд, приложенный для того, чтобы создать превосходную суперверсию рукописной Библии, а не что-то принципиально новое. Подлинность, или укоренившаяся идея подлинности, – вот что было ключевым в создании новой Библии. Три гравера работали четыре месяца, чтобы сделать печатные формы, которые должны были воспроизвести все особенности рукописного текста. (В этой Библии, содержащей 1282 страницы, есть даже знаки ударений, которыми писцы пользовались для обозначения кратких форм слов.) Несмотря на то что в то время бумага уже была доступна (и основной тираж Библии был напечатан на бумаге), Гутенберг заказал пять тысяч телячьих шкур, чтобы напечатать около тридцати «аутентичных» экземпляров на тонком пергаменте. Библия Гутенберга – этот полиграфический шедевр на все времена – претендовала на то, чтобы быть образцом традиционной подлинности, хотя именно она стала первой ласточкой новой аутентичности, которая постепенно начала вытеснять старую. Но сначала наступил чарующий момент зыбкого равновесия. В конце XV века рукописная и печатная культуры мирно сосуществовали, печатные книги копировали от руки, а рукописи печатались. Старое, «подлинное» произведение и новое, «поддельное» какое-то время оказывали влияние друг на друга.
* * *
Когда мы отходим от прежних, «подлинных» отношений, мы, естественно, фетишизируем прошлое. Шерри Теркл утверждает: электронные имитации настолько нас околдовали, что сама идея подлинности стала теперь тем же, чем был секс для Викторианской эпохи, – угрозой и одержимостью, запретом и очарованием. (Можно представить себе, как граждане будущего тайком собираются ночами в каком-нибудь подвале, чтобы просто прикоснуться друг к другу.) Проходя по фешенебельным кварталам Лондона или Монреаля, я вижу магазины, товарами которых буквально одержимы состоятельные молодые люди. Точнее, они, как бы по иронии, одержимы «подлинностью», ожившими старинными вещами, выставленными на продажу в этих магазинах. Товар разлетается как горячие пирожки. Молодые мужчины покупают «старинные» баночки с мазью для усов, а молодые дамы – платья в стиле пятидесятых годов XX века. В барах одним из наиболее популярных считается «старинный» коктейль, а хипстеры устремляются в отели сети Ace, где пользователи айфонов получают доступ к старым граммофонам и кабинкам, в которых фотографируют в стиле «сейчас вылетит птичка».
Восторг перед старой жестяной коробкой или антикварной бейсболкой остается, конечно, исключением, которое лишь подтверждает правило. Тенденция отказа от подлинности все активнее определяет направление хода нашей жизни. Когда мы не восторгаемся имитациями? Миллионы предаются фантазиям в отношении собственного тела, выставляя в виртуальном мире «второй жизни» (в первой жизни наши тела порядком поизносились от долгого сидения на удобных компьютерных стульях) аватары стройных благополучных людей. Некоторые доходят до того, что на видеостримингах типа twitch.tv за деньги наблюдают трансляции прохождения игр другими пользователями (сотни тысяч людей следят за поведением отдельных персонажей компьютерной игры Grand Theft Auto и перечисляют вознаграждения своим любимым игрокам[63].) Между тем в Японии котик-робот Паро утешает одиноких обитателей домов престарелых. А сайт instagram.com, не утруждаясь более изображением действительности, начал тонировать сепией свои фото– и видеоматериалы. И еще одно напоследок: прогресс в сфере теледильдоники[64] сулит нам виртуальный секс со всеми нужными ощущениями даже в отсутствие реального партнера. Получается, что надежность и безопасность нашей виртуальной жизни намного выше, чем реальной. Цифровая жизнь – это место, где мы можем создать желаемую (пусть и не очень подлинную) версию самих себя.
Кроме того, цифровая жизнь – это превосходное средство уклонения от значимых целей. Психолог Джеффри Миллер, размышляя о том, почему мы до сих пор не обнаружили разумных инопланетян, решил, что они, вероятно, все впали в зависимость от видеоигр. То есть ими овладела апатия – некая противоположность поведению героев «Звездного пути», которые «только тем и занимаются, что ищут новые виды жизни и цивилизации». Эти инопланетяне просто «забывают отправлять в пространство радиосигналы и колонизировать другие планеты» – пишет Миллер в журнале Seed.
Они слишком заняты безудержным потреблением и виртуальным нарциссизмом. Им не нужны стражи, чтобы загнать их в матрицу, они делают это сами, так же как сегодня делаем мы… Они стали похожи на крысу, непрерывно нажимающую педаль, стимулируя электрическим током покрышку четвертого желудочка, откуда импульсы попадают в прилежащее ядро, выделяющее допамин, под воздействием которого крыса испытывает вечное удовольствие.
Может, действительно отодвинуть в сторону такие проблемы, как воспитание детей, исследование космоса или защита окружающей среды, и отдаться вариациям на виртуальные темы?
* * *
Наша зависимость от новой подлинности цифрового опыта – ощущение реальности вещей, заведомо бестелесных – наиболее отчетливо проявляется после отказа техники. Если в кафе пропадает доступ в интернет, то сидящие там блогеры начнут буквально задыхаться, как от нехватки кислорода.
Правда, такие несчастья случаются редко и длятся недолго, поэтому мы не успеваем всерьез оторваться от новой реальности. Реальность нашей цифровой жизни сильна. Подумаешь, какой-то незначительный сбой. Но насколько в действительности непобедима эта новая реальность, тонкая всемирная паутина?
В 1909 году Эдвард Форстер[65] опубликовал маленький умный рассказ «Машина останавливается», в котором описал, как рвется такая паутина. Будущее кажется Форстеру таким: люди живут под землей, в изолированных шестиугольных камерах, напоминающих соты огромного улья. Каждый из обитателей этих сот знаком с тысячами людей, но сама мысль вступить друг с другом в реальные взаимоотношения (прообраз социальных сетей) вызывает отвращение. Люди общаются между собой при помощи «тарелок» (можно сказать, «по “Скайпу”»). Общение происходит благодаря сложной системе, которую именуют машиной. Она развлекает людей и позволяет при помощи электронных средств контактировать друг с другом. Машина не передает «нюансы чувств и эмоций», но предлагает общее «идеальное представление о человеке», чего вполне хватает для «практических целей». Если «переговорные трубки» приносят слишком много сообщений (надо полагать, что это прообраз электронной почты), то человек может перевести трубку в режим изоляции. Правда, при повторном включении он получает множество тревожных сообщений. Идут годы, и люди все сильнее зависят от машины. В конце концов они даже начинают поклоняться ей, создают квазирелигию. Форстер называет это «бредом уступчивости».
Людей предостерегают от приобретения подлинного чувственного опыта. «Первичных идей на самом деле не существует, – провозглашает один выдающийся философ. – Они всего лишь физические впечатления, произведенные любовью и страхом, но разве на таком фундаменте можно воздвигнуть настоящую философию? Пусть ваши идеи будут вторичными, а если возможно, то и более дальних порядков, ибо тогда они будут надежно удалены от вредной стихии непосредственного наблюдения». Но понятно, что добродетельная машина неизбежно ломается и вместе с ней рассыпаются стены келий подземного общества.
Писатель Джарон Ланье считает рассказ Форстера провозвестником надежды, фантазией, в которой человечество в итоге сбрасывает оковы (или насильно их лишается). «В конце рассказа, – пишет Ланье, – уцелевшие люди выбираются на поверхность и оказываются в подлинной реальности. “Солнце!” – восклицают они, пораженные сияющей красотой, которую они не могли себе даже вообразить».
Но Ланье выдает желаемое за действительное. Рассказ Форстера заканчивается отнюдь не так безоблачно. Жители подземного города так и не выбрались из капкана машины и не увидели солнце. Воздух над землей ядовит для них, и, когда машина погибает, герои Форстера, мельком увидев чистую синеву неба, оказываются погребенными заживо – на них обрушивается каменная крыша подземного мира. Откровения не случилось, люди погибли. Слова, произнесенные в финале, звучат совсем не так, как у Ланье. Вот они: «Человечество получило свой урок». Форстер описывает поворот назад от свершений, сделанных Гутенбергом. Распад и уничтожение будущего.
Наша собственная Машина тоже подверглась угрозе, хотя в то время мы куда меньше полагались на коммуникационные технологии. 1 сентября 1859 года солнечная буря, разыгравшаяся на поверхности нашего обычно спокойного светила, привела к гигантской вспышке, выбросившей в пространство поток частиц, летящих со скоростью семь миллионов километров в час. Вспышка Каррингтона (названная так, потому что первым ее увидел Ричард Каррингтон) вызвала появление северного сияния на широте Кубы. Согласно одному сообщению, сияние было настолько мощным в Скалистых горах, что в час ночи разбудило шахтеров, решивших, будто наступило утро. Должно быть, эта вспышка произвела на людей потрясающее впечатление. Но этот единичный удар Солнца имел разрушительные последствия для едва оперившихся электрических систем нашей планеты. Некоторые телеграфные станции загорелись.
